К годовщине нападения России на Украину мы записали несколько историй людей, переживших и переживающих войну. Анжела Пивненко из Бучи с семьей выдержала оккупацию. Ей повезло, она выжила и из ее родных никто не погиб. Вот ее история.
«Я никогда не могла поверить, что наступит война»
— Я сама русская. Буча — это городок, прежде всего, атомщиков. Строило его Липецкое монтажное управление для атомщиков. Папа мой работал по монтажу атомной станции, ему очень понравился этот город и он захотел сюда переехать.
Я родилась на Нововоронежской атомной станции, потом Белоярская атомная станция, потом мы жили пять лет в Армении, потом переехали в Кузнецовск, на Ровенскую атомную станцию. Потом поехали в Германию, в ГДР на АЭС Норд и потом папа получил здесь квартиру. И мы переехали. Я уже тут много, много лет. Город стал мне родным, я его любила, он рос вместе со мной. Я считаю его для себя уже родным, хотя провела много времени в разных городах.
Мы, наверное, из тех людей, которые не читают о тревожных чемоданчиках и обо всем. Я никогда не могла поверить, что наступит война. Я говорю на русском, я пишу в принципе на украинском и пытаюсь говорить, но акцент мой неискореним. Его все слышат, если я пересекаю границу, я сразу начинаю акать.
«Что ж вы, суки, делаете!»
— Утром мы проснулись от взрывов. Я поняла, что уже не могу спать. В семь часов утра выбежала из дома и поняла, что началась война и мне нужна наличка. Я увидела Бучу темную, люди уже шли куда-то с чемоданами, по трассам уже мало ездило машин, маршруток не было вообще. И куча людей была у банкоматов. Начался мой поход из банка в банк, мы начали снимать, где только можно, во всех очередях. Я додумалась зайти в аптеку, потому что мне нужны были антидепрессанты.
И мы увидели, как идут вертолеты и со стороны Гостомеля повалил черный дым. И все остановились. Эта память до сих пор неискоренима, когда мир остановился. Все остановилось, машины, люди, все смотрели в одну сторону. Я зашла в поликлинику, увидела, что весь персонал стоит в фойе и обсуждает, что и как дальше будет. Мне удалось снять мои деньги, я зашла в магазин, в Novus, зашел и муж, и сын и мы закупились, чем смогли.
Мы живем в частном доме, можно сказать, в центре, у нас дом на трассе Киев-Чоп. Летела «сушка» и стреляла в гостомельский аэропорт, выстрелов три или четыре. У меня упала сумка и я матом выругалась: что ж вы, суки, делаете! И пришла домой.
«Муж сказал категорически: я никуда не поеду»
— Все стали обсуждать, что делать. Дочка с парнем живут в Киеве ближе к Борисполю, они тоже услышали взрывы, приехали сразу в центр в свой салон, у них массажный салон. Они сразу стали нас звать уехать. Но дело в том, что у меня муж старше меня на 25 лет, мы живем вместе 29-й год. И мой отец, инвалид I группы, собака и сын — куда мы поедем? Машины у нас нет. Муж сказал категорически: я никуда не поеду. Как хорошая жена я приняла его решение. Потому что мы не знали, в какую рулетку начали играть.
Я человек в принципе сильный, но все-таки способна сорваться. Моего терпения хватило только, когда стреляли в сторону Киева. Когда стали обратно, то у меня начались уже нервные срывы.
Выключился свет, газ. У нас рядом есть домик, где печь, на которую кастрюлю поставить можно и готовить. А в моей комнате у нас печь груба. По сути мы были в самом комфортном положении, потому что у нас есть еще и колодец. Это нас спасло. И те, кто здесь остался, ходили к нам по воду.
Я никогда не пользовалась телеграм-каналами, но подключилась. Со связью тоже оказалось не так плохо, потому что у нас металлопрофильный забор. Для всех, кто попадет в такую ситуацию, знайте, что металлопрофиль работает как антенна для приема. Если там долго стоять, крутиться, она подтянется. Вот так мы собирали информацию.
«Начали уже говорить о трупах»
— По сути к нам они еще не ввалились в Бучу, они шли со стороны Ирпеня. Там уже прошел погром по улице Вокзальной, разбило стекла в магазине, самом дешевом. Там продавцы сказали: вы только не громите, мы вам сами все дадим, просто встаньте в очередь. Мы так и сделали. Муж на велосипеде, сын на скутере, соседи на машине подъехали, нам что дали, то и дали. А Novus, когда начали входить, его мародерили и грабили. Все мародерили — от наших до орков. Но спасибо Господу, его уже отстроили и даже я участвовала. Мы его отмывали, чтобы его запустить.
Начали уже говорить о трупах, со всех сторон люди пытались выехать, у нас на улице у выезда на Варшавку расстреляли машину. Машина была крутая. Я не понимаю, как можно было не проселочными дорогами выезжать к Киеву, а вот по центральной улице, через перекресток. Их расстреляли, у нас есть фотографии, сын фотографировал, труп женщины из машины валяется слева, муж ее справа.
У нас в квартире моих родителей — мой отец со мной живет — был квартирант, ему 84 года. Мы понимали: там 8-й этаж, как там вода, как свет, как еда? Их сын пытался с нами связаться, чтобы мы как-то, может быть, забрали его к нам. Муж уже пытался выходить с белой повязкой, как они требовали, попытался несколько раз попасть туда, но не застал их. Как я поняла, этого деда как-то на руках спустили. Около исполкома стояли эвакуационные автобусы и его туда как-то втиснули, квартиранта.
Кругом уже валялись трупы, сын фотографировал, сначала восемь человек трупов, потом уже больше десяти, машины расстрелянные. Мы стали просить сына уезжать, потому что мы люди старые, а ему 25 лет. Он говорит: я не поеду, как я вас оставлю? Я говорю: Ваня, иди, потому что я не смогу нести такую ношу. Он собрался, оделся, вышел, но соседи — у них двое мальчиков — уже уехали, его не дождались.
Он все-таки попал в эвакуационный автобус, они сутки добирались, он еще оделся плохо, их обыскивали, забрали у него деньги, которые он не спрятал, не додумался в обувь сунуть. И когда он добрался до сестры, то заболел воспалением легких.
«Я сейчас вообще не могу переносить холод»
— Мы остались здесь. В начале, когда они еще стреляли по часам, мы еще могли как-то жить. У нас здесь им встать было невозможно, между нами и Киевом интернат. Старое, монолитное здание огромное, оно им закрывало все, через него не пробиться было. Поэтому они на нашей улочке не стояли. А вот на углу, рядом перекресток, они поставили БТР свой. Там у людей новый дом, они там в туалет ходили и нагадили, где только можно, в постели…
Моя подруга уехала и очень просила, чтобы я нашла ее мужа и сказала, жив он или нет. Сказала адрес. Мой муж пытался три раза туда попасть, но его везде останавливали орки. Он очень старый, поэтому его не расстреляли и пинками прогоняли: вали, дед, отсюда. И он туда не попал. А я не выходила никуда, мужчины меня не выпускали, берегли.
Началась наша вот эта рутинная жизнь, мы только слушали и смотрели. Телеграм-каналы нам показывали, как мимо нас едут танки. И мы видели, как танки идут по улице Вокзальной, через забор.
Перед нами сгорел дом, у меня есть видео, как он горел. Я ставила отцу тарелку еды на стол и увидела, как снаряд залетает в окно второго этажа в тот дом. Мгновенно влетел — вспышка! — и начал гореть. И мы все — и соседи, тогда еще не уехавшие, — стояли и смотрели, как горит. Все, что люди, как говорится, нажили. Понимали, что все это так же точно может прийти к тебе. Мгновенно: полчаса — и нет дома.
Так мы стали видеть трассу Киев-Чоп, потому что дом ушел и еще у него забор сломали. И мы стали видеть, в какую сторону, что движется. Я никогда не думала, что БТРы носятся с такой скоростью!
Я сейчас не могу вообще переносить холод. Мы ходили просто как капусты. Нас спасло то, что мы накупили продуктов. И соседи, когда уехали, оставили ключи, сказали, берите, что хотите. Но к этому они нам оставили собаку, семерых котов, двух попугаев и морскую свинку. А у нас самих два кота и собака. И это все легло на наши плечи. Я никогда не думала, что если смешать обыкновенную крупу с собачьим кормом — коты чуть ли не всю тарелку съедали. А попугая с морской свинкой мы забрали к нам. Одна попугаиха все-таки сдохла от стресса.
Мы нашли газовый баллон, догадались подключить его к плите. Потом еще один баллон у соседей нашли, там треть еще была газа. Все, что у соседей было — холодильники, морозильники — раскрывали, варили на дровах. Фрукты у нас были, куча замороженного всего, украинцы же хозяйственные. Варили компоты.
Мы не мылись. Только через месяц, когда 19 градусов тепла у нас в один день получилось, я все-таки решилась нагреть воду и как-то попыталась отца в холодной ванной отмыть немножко.
А у меня за неделю-две до оккупации начал болеть низ живота, я думала, что это цистит. В конечном итоге, через много времени выяснилось, что у меня в это время прободился кишечник. Благо я не умерла от перитонита. Меня прооперировали в декабре.
Муж еще бегать стал в туалет так же, как и я. Я так понимаю, что мы заболели одновременно. И на фоне стресса и холода, вот сейчас его прооперировали в среду, у него начался рак простаты.
«У меня собака так боялась, что залезала ко мне в кровать»
— Ели мы очень скромно, как только могли. Никогда не думала, что кружки старые металлические пригодятся — их просто ставишь в печку, чтобы как-то подогреться. Жили по графику — в пять часов отбой, потому что темно, ничего не работает.
Я читала книжку, я купила «Игру престолов» все, и на второй книге у меня теперь следы сажи. Я кинула полотенце в саже на нее и теперь вижу эти страницы и вспоминаю, как страшно и как кошмарно было.
И бесконечно все это летает, стреляет, и ты не знаешь, что происходит.
Был очень счастливый момент, еще в самом начале, когда мы узнали, что Зеленский не уехал. Это, наверное, было то, что давало надежду, что нас все-таки освободят. Мы очень горевали о том, что нас оставили в серой зоне. Не организовали автобусы, ничего, нас просто бросили. Мы видели, как с одной стороны здесь стреляют, а с другой стороны наш мэр Федорук поднимает флаг — типа освободили Бучу. Муж в этот момент проезжал на велосипеде мимо и ему кругами пришлось пробираться. Какое же это освобождение, когда за десять метров от тебя кругом стреляют?
Потом, когда гаубица стреляла, я почувствовала, что такое землетрясение. Я его помню с детства в Армении. Но давно уже такого ощущения не было. А собака сына акита-ину, она так боялась, что залезала ко мне в кровать. Я потом зашивала все простыни, она все исцарапала, так боялась. И мы так в обнимку с ней прятались. Муж мне все время говорил: отходи от окона. А я шутила, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
А потом с БТРа попал снаряд соседям в огород. Мы только услышали звон, все зазвенело кругом. Осколки изрешетили все, что могли. Бельевая веревка была порвана в двух местах. Мы порадовались, что соседи не выходили. У нас попало даже в газовую трубу. Благо газ показательный, ее не перебило. Муж три дня был контужен, плохо слышал.
«У нас орки!»
— А потом я услышала металлический бой такой. В окно смотрю и вижу, как бьют ворота соседям. Машина такая, не БТР — я ее потом видела, высокая, здоровая — на ней сидела куча военных. Муж в домике готовил, и я выскакиваю и говорю: у нас орки! Я быстро покидала по огороду телефоны, я давно уже спрятала радиоприемник на всякий случай, документы давно уже все попрятали, у нас на улице стоит унитаз в упаковке герметичной, я все туда прямо в унитаз сложила. И они начали ломать дверь соседям. А с крыльца между нами есть к соседям проход. И кто-то, я слышу, вышел позвонить — домой, видимо. Не командным таким тоном, а домашним. И они постучались.
Я сразу подошла, открыла. Папа сидел в проходной комнате. Они все с повязками на лицах, шевроны серые, не знаю, что за автоматы, но больше, чем калашников, калашников я еще в школе разбирала. Они говорят: документы.
Мне пришлось спасать свою шкуру, я сказала, что я русская. Я говорю, я вас так боюсь, что документы даже не вспомню, куда дела. Я сказала, что пущу одного и они послушались. Я вообще коммуникабельная очень, я спокойно говорю, вы поймите, у меня тут двое старых людей, собака, зайдите один, а то они напугаются. Один был бурят, он зашел, а русский остался.
У нас дом старый, много православных икон, у меня папа верующий, я тоже воцерковленная. Он посмотрел, папу моего увидел, мужа я не представляла, у меня муж поляк. И он как-то развернулся и не стал вообще ничего обыскивать. Не знаю, по какой причине.
При том, что у соседей все обыскали, все, что только могли. Требовали открыть гараж, а там мужчина старше меня, ему под шестьдесят, а маме у него вообще девяносто лет, она потом ослепла, прячась в погребе. Они говорят: у нас нет ключей, разбивайте.
А там дальше еще мужчина, вот он ничего не спрятал, ни приемник, ни телефон. Естественно, он лишился телефона, карточки, приемника и всего на свете, и потом уже через нас пытался связь держать с родными. Вот им всем досталось.
Они, куда заходили, везде грабили все, что только могли. Я поняла так, что их поставили как бы на собственное довольствие и они искали больше продукты. И они были еще не озлобленные, нам в этом плане просто повезло. Было одиннадцать часов дня и они только пришли. Они выбрали эту улицу и по ней почесали.
Соседу сломали дверь, ему пришлось полностью дверную коробку вынимать, новую ставить. Сломали нам всем калитки, мы потом попытались как-то приладить, чтобы закрывать, потому что началось бешеное количество собак. Люди побросали животных и эти собаки стали кучковаться, холодно, голодно и это было действительно страшно, я знаю, что такое стая.
Они пришли к соседям слева — а у них под навесом хозяин оставил мешок с кормом собачьим. Мы с мужем сидим на лавочке и тут я поднимаюсь, понимаю, что у меня куча животных, подхожу и говорю: извините, пожалуйста, вы не передадите мешок с кормом, тут животных, видели, сколько? Они наклонились, передали мне мешок. И я говорю: а сигарет нет? Мне перекинули сигареты. То есть это было чистое везение. И то, что это не были кадыровцы.
Дальше уже пошло, мы слышали, как они стреляли в окна, в двери, ломали, если никого нет, и заходили. Та же самая история на следующий день по параллельной улице — звуки выстрелов, удары.
А уже дальше по окраинам, там у моего мужа племянница, он живут в районе нашего кладбища городского, у них там осталось всего четыре дома. Это был новый комплекс, выгорело все. Ее дом только остался. «Епіцентр» наш спалили напрочь. И все время танки.
«И тут наступила тишина. И она была такая страшная, что мы даже спать не могли»
— А когда наши уже стали наступать, нас освобождать, вот тут было страшно, потому что ни графика стрельбы, ни знания, куда тебе попадут. У меня начались уже истерики. Слышим свист и боимся, что попадет в дерево — у нас кругом сосны, я живу в лесу — и тогда всю крышу поломает. И уже автоматные очереди все ближе, ближе, ближе.
Муж уже спал одетый, достал топоры, вилы, мы уже боялись всего. И мародеров и орков. В последний вечер мы увидели, как они без шлемов уже куда-то несутся. И тут наступила тишина. И эта тишина была такая страшная, что мы даже спать не могли.
У нас у вокзала были морозильные камеры и там пропадало мясо. И кто набирался храбрости, тот еще во времена орков ходил туда. Его варили просто для собак, потому что есть было нечего животным. И утром мой муж с соседом пошли, он вернулся, говорит: никого нет.
Я вышла в город. И увидела, как ходили серые люди, все одеты в темное. Останавливались, избегая друг друга, потому что не знали, кто и что. И вот эта безысходная серая какая-то масса. которая ходит и что-то ищет, то ли еду, то ли еще что-то…
Мы так обошли весь город. Когда вернулись, зашли к соседям, где вот эта старая женщина, я увидела, что она ослепшая. И мы вернулись к нам и я встала у своего порога и меня начало рвать. Потому что я видела свежие валяющиеся трупы, еще ничего не убрали.
А потом уже появились наши и мы сначала не верили, что это наши. Город зашевелился, как-то немного начал оживать. Появились люди специальные, которые стали спрашивать о том, что было. Мне очень понравилась полиция наша, которая прошлась по всем улицам, в каждый дом заходили. Появились волонтеры, которые начали стучаться, передавать нам хлеб, масло. А полицейские проходили, спрашивали, нет ли мертвых. Чтобы послать службу забрать. Я говорю: у нас нет, слава богу, ни у кого рядом, чтобы был убитые или умершие.
«Я вставала в пять утра, смотрела на темный Киев и не понимала, что я здесь делаю»
— Мне очень хотелось помыться и зять — сейчас он уже муж моей дочери — привез мне ключи от их квартиры. Меня волонтер вывез.
Я первые дни не могла спать в Киеве. Я вставала в пять утра, смотрела на темный Киев и не понимала, что я здесь делаю, как я здесь очутилась, как я все это пережила. Я была одна, набирала ванную, ложилась и лежала. Я не могла несколько дней выйти даже за питьевой водой. Потом вышла в магазин, ходила по нему с тележкой и плакала. Я перестала быть социальной, я не знала, как мне делать покупки, что должна себе купить и как. Я пошла в аптеку, не было еще врачей в той округе, попросила какие-то лекарства, попыталась подлечиться.
Я не могла ничего, не могла смотреть телевизор, включаю новости — не могу смотреть, включаю фильмы — не могу смотреть. Не понимаю уже, что мне нравится, а что не нравится. Я включала музыку тихонько. Единственный фильм, который я смогла посмотреть, это «Ищите женщину». Единственный фильм, который лег мне на душу.
Мне позвонил знакомый, который приехал за рациями, их часть была за Черниговом. Мы договорились пересечься, ему надо было где-то душ принять, я говорю, приезжай, постираешься. Он приехал, мы сели, он купил выпить, я его немного покормила. И мы ни о чем не разговаривали, понимаете? Я не могла его спросить, что там, потому что он не мог рассказать, а я не хотела вспоминать, что я пережила. У него погиб брат, я так поняла, тоже военный, куда-то выехала мама, невестка с двумя детьми. И я разговаривала уже не с человеком, а как будто я разговаривала с ходячим мертвецом. Я никогда не была в такой ситуации, жуткой просто.
Потом приехал зять и мы неделю провели с ним, уже месяц практически стал проходить. Он пригласил меня в кино, мы попали на фильм американский, «Большой красный пес», и мы впервые посмеялись. И я тогда только начала оживать, сказала, что мне пора возвращаться домой.
Моя дочь меня собралась вывезти в Испанию, мне надо было привести дом в порядок, выгнать из дома войну. Я приехала, меня волонтер забрал, и началась уже жизнь, когда я здесь все отмывала. Можно было уже получить паек, я привезла тоже много продуктов, потому что здесь уже ничего не было. Потом надо же было химию, отмывать это все. Спасибо дочери за посудомойку, она мне давно купила большую. Я все тут чистила, драила.
«Попрощаться с людьми еще будет время»
— Мы узнали, что много убитых [похоронено] у церкви, и я вам скажу честно, я так туда и не пошла. Все туда начали ездить и смотреть, как на шоу. А на шоу я не хочу. Наверное, надо, чтобы ты был один на один, попрощаться с людьми. Потому что я многих знала из тех, которые погибли.
Мы с мужем участники Майданов всех — я сдавала кровь и даже лежала на плазмоферезе для пострадавших. И даже пошла пешком на первые похороны, когда хоронили первого участника Небесной сотни, когда вся площадь встала на колени. Но чтобы смотреть, как на шоу… Я вот сейчас смотрела передачу «Мариуполь. Хроники ада», очень хороший эфир, чтобы не забывать и помнить, что есть те, кому ее хуже.
Попрощаться с людьми еще будет время. Пока надо держаться так, чтобы хватило сил. Дожить до победы, я верю, что она будет.
«Люди, которым ничего не надо было, вдруг оказались в том месте, где совершенно не те правила жизни»
— У меня родня вся в России, за два года до войны я дочку возила в Санкт-Петербург к моей тете, старшей сестре моего отца. Моя дочь говорит свободно на испанском, на английском языке, она девять лет летние месяцы проводила в Испании, она быстро решает проблемы. Мы с ней из Санкт-Петербурга съездили сразу в Финляндию на три дня, она смоталась в Москву на один день посмотреть. Она абсолютно европейская, пользуется техникой, приложениями, быстро все сама делает, хостелы снимает, говорит о пассивном доходе. Ее трое братьев, дети моей сестры и брата, на нее смотрели, как на чудо в перьях: зачем учить язык? Какой пассивный доход? Зачем все это?
Фото из ее архива
Сейчас эти братья все… один в Турции, его брат отправил, он тоже противник войны, телеканал «Дождь» смотрел еще с первого Майдана. Я уже посмеиваюсь, с одной стороны. Потому что люди, которым ничего не надо было, вдруг оказались в том месте, где совершенно не те правила жизни. Они к ним совершенно не готовы, вообще никак. Они не понимают, что надо зарабатывать, где-то устраиваться, что им никто не должен. Еще в Турции землетрясение, у них вообще крышу рвет, куда они из зоны комфорта попали.
А я в Испании провела три месяца, я прекрасно понимаю, как наши устраиваются там. Как мы боремся за свои права, как мы ищем свое место в жизни.
Я, как обыкновенная беженка, жила в получасе езды от Мадрида, там был католический пансионат. Такой обыкновенный дом, с бассейном, комнатки, душевые. Нас было там двадцать восемь человек, потом кто-то стал разъезжаться, поехал в Канаду, в Ирландию, в Бельгию. А я не могла, что у меня нет рядом со мной семьи. И я же еще болею, а испанская медицина отвратительная просто, говорит: выпейте ибупрофен и будете здоровы. Я не выдержала и вернулась.
Дочка попыталась еще раз уехать, она сейчас в Барселоне, нашла работу. У нее нет проблем, она делает татуаж и свободно владеет испанским. Но она тоже говорит: не могу без вас, без поддержки.
Спасибо, конечно, Господь меня хранил, что я не умерла от перитонита, не лопнул этот абсцесс. Ну и спасла мужа, мы поймали рак на первой стадии.
«Фейерверки мне теперь противопоказаны надолго»
— Сейчас с каждым разом ближе, вроде, наступление. Все мы боимся, но я могу сказать точно, что если еще раз это будет где-то здесь рядом, я уже здесь не останусь. Не в моем возрасте. Мне уже за пятьдесят, мужу моему почти под восемьдесят. Играть еще раз в эту рулетку я уже не могу. Хотя я знаю, что сюда уже не дойдут, а там мы победим.
Вчера у нас тут были учения из крупнокалиберной артиллерии и оно бахало с 9 утра до 13 дня. И мы все начали собираться, я начала документы готовить, мы не понимали, что это такое. Слушать это было невыносимо. Я выпила гидазепам и в конечном счете легла спать. Я понимаю, что я так еще и не отпустила тот страх.
Запомнилось очень сильно в Испании, город такой маленький, называется Галапагар, 900 метров над уровнем моря. Рядом с нами была ферма, бесконечное количество красивых животных, коней, коровы просто замечательные с длинными рогами, мы на них смотрели. И тут рядом в городе устроили фейерверк. Ну у них же любят в Испании шикарно это делать. Я услышала один звук, второй, третий, а это же поздно уже, одиннадцать-двенадцать ночи.
Я оделась, вышла на второй этаж, там такая огромная видовая площадка со столиками, с креслами и диванами. Народ бегает, веселится: Анжела, Анжела, салют! А я села, вот так вот уши заткнула. И тут барышня из-под Полтавы меня тронула за плечо. И я как заору! Она аж отскочила от меня. Я говорю: какой салют?! Какой фейерверк?! У меня этого «фейерверка» записано — как самолеты летели, и бомбили, и стреляли! Все это в записи до сих пор еще у меня есть.
Единственная испанка из соцслужбы догадалась, что мне плохо. Она вышла, села рядом со мной, у меня слезы ручьем текут. И она пыталась меня как-то отвлечь, мы научились через переводчика разговаривать. И пока оно не кончилось, я так и не смогла в себя прийти. Фейерверки мне теперь противопоказаны надолго. И все звуки, связанные с этим.
